Виктор Логвинов
Это было время больших надежд и перемен
Наше с Борисом совместное пребывание в мастерской Чернявского в первой половине 70-х годов было очень коротким. Тогда именно его рекомендации для меня послужили поводом для того, чтобы решиться бросить хорошо оплачиваемую и такую быстро строящуюся работу и уйти к Чернявскому. Сам же Борис вскоре ушел от него, потому что работать самостоятельно под таким давлением мастера было просто невозможно. Илья Зиновьевич ревностно относился ко всему, что делалось в его мастерской и был безусловно ведущим лидером, оставляя очень маленький люфт для предложений своих помощников. Естественно, он выслушивал замечания, выбирал варианты, которые ему предлагали. Но крайне редко бывало, чтобы он свою волю не навязывал, а ждал предложений от других. Я думаю, это была главная причина, почему Борис, набравшись опыта некоего нового взгляда на архитектуру, пошел самостоятельным путем. Я сделал это позже, лет через семь после ухода Бориса из мастерской Чернявского, хотя там было очень интересно…
Близко общаться с Борисом я стал где-то с конца 80-х - начала 90-х годов. Сразу после перестройки началось движение за архитектурно-художественные кооперативы. И одним из первых был мой кооператив, в это же движение влился и Борис. И мы с ним скооперировались, имели одну мастерскую на улице Фадеева, в подвале большого жилого дома. У нас были комнаты метров по 60, но были абсолютно разные заказчики, разные регионы, в которых мы работали, и, в конечном счете, даже немного разные подходы, хотя подход Бориса к архитектуре мне всегда импонировал, я с огромным уважением относился к его работам.
Самый запоминающийся объект, который он делал в то время – огромный комплекс, чуть ли не в полкилометра, в Набережных Челнах. И значительную часть его комнаты – 40 квадратных метров занимал большой макет этого комплекса. Практически все два года, пока мы совместно проживали на этой территории, шла разработка этого огромного проекта. Наверняка он не был построен, потому что после этой перестройки пошла перестрелка… Было, конечно, еще несколько небольших работ, но честно говоря, осталось впечатление об этой самой главной работе, которая казалось вот-вот пойдет. И она врезалась в память своими масштабами и своим достаточно новаторским отношением по тому времени к архитектуре.
А дальше в наших отношениях был некий перерыв, потому что нас вытурили из этого помещения, и мы разъехались в разные районы Москвы. Борис через год-два попал в так называемую Воронью Слободку в Палашевском переулке. Там, в старой, большой, дореволюционной квартире в 5-6 комнат расположились мастерские – у каждой мастерской было по одной комнатке. Сидели там и Юдинцев, и Таранов… Это были 90-ые годы, время дружеских отношений, это потом уже все разошлись по своим квартирам, по своим мастерским, стали разрастаться штатами. А тогда в каждой комнатке сидело по три-четыре человека. Это как раз и были те мастерские, которые пытались делать новую архитектуру. Каждый руководитель этих мастерских, в основном имеющих статус персональных при Союзе Архитекторов, пробивал свою дорогу, защищал свое видение архитектуры. Сейчас с высоты времени можно сказать, что все они были в какой-то степени единомышленниками и работали в каком-то едином стиле, очень по-дружески относились друг к другу, обсуждали проекты, консультировались друг другом не только по техническим вопросам, но и по вопросам композиции, вопросам художественным. Я замечал много раз, что в результате такой дружеской конструктивной критики следовала корректировка проектов. У меня была мастерская в другом районе, но я часто заходил к ним и в душе радовался их успехам, печалился их печалями. Однажды я даже привел в «Воронью Слободку» Рычагова, который подбирал новые кадры для только что в 92-м году образовавшейся Российской Академии архитектуры и строительных наук. И я предложил всю эту «Воронью Слободку», всех их включить в советники Академии. Было такое большое дело, когда мы с Рычаговым объезжали множество мастерских, были у Кисилева, у Воронцова, в других мастерских, где он подбирал себе кадры для возрождающейся Академии.
В архитектуре это время совпало с мощным наплывом постмодернизма. Я не помню никого, кто мог бы ему сопротивляться. Примитивизм советского модернизма, даже лучшие его образцы типа архитектуры Александра Белоконя, были уже скучны, широким бреднем шли поиски новых путей. Кто-то уходил в очень сложную пластику типа Капеллы Роншан, кто-то в историзм бросался, кто-то в постмодернизм. Это была середина 90-х, когда все стало можно и все стало как-то очень непонятно, и возникали такие композиции переусложненные, вот как, например, музей Бориса.
Помню, что в бытность Бориса в «Вороньей Слободке» случился скандал, вязанный с его проектом жилого дома на Хавской улице, который так и не был построен. В этом проекте присутствовал сдержанный постмодерн, а заказчик требовал, чтобы были колонны, пилястры, балясины, причем, категорически потребовал. И тут Борис проявил такую редкую по тем временам принципиальность и сказал: «Я этого делать не буду».
После того, как «Воронья Слободка» распалась в связи с реконструкцией этого дома, Боря перебрался в свою собственную мастерскую на Каляевской улице, у театра Советской Армии. Я уже там ни разу не был, но мы с Борисом часто виделись в Союзе, где он был то в Коллегии по этике, то в жюри какого-нибудь конкурса, то просто по поводу какого-нибудь юбилея, открытия выставки.
Помню, был еще у Бориса период, когда они сидели в церкви на Таганке, прямо за метро. Это был 86-87 год. Вся церковь была разделена перегородочками, как в публичном доме, но в каждой из этих перегородочек сидела архитектурная мастерская. Я к ним ходил туда в гости, одна из этих мастерских, прямо в нефе церкви, была мастерская Бориса…
В те годы много было социальных проектов и экспериментов, в частности, был такой проект – сначала кооперативы, а потом творческие мастерские при Союзе Архитекторов. Тогда на основе этого проекта образовалось несколько. архитектурно-проектных объединений типа «Среда». Союз получал определенные средства и программы за счет отчислений от этих объединений и давал им некую крышу, потому что это был абсолютно непонятное явление, к которому советская бюрократия относилась очень настороженно. А тут эти объединения оказывались как бы под крышей уважаемой профессиональной организации. Да, начиная с 86 года, с так называемой перестройки Союз бурлил. На базе Архпроекта, Союза Архитекторов стали возникать творческие мастерские. Был открыт некий доступ к возможности печатать в газетах и журналах свои мнения, которые конечно, должны были быть в русле идеологии, но допускался достаточно большой люфт в самих дискуссиях и идеологических спорах. Это был такой распространенный жанр, который не мог обходиться без ссылок на классиков марксизма-ленинизма, на Ленина, на революционные идеалы и т.д. Просто невозможно было иначе, это было бы нарушение правил и тех требований идеологии, которые еще существовали и работали. Была, например, такая вкладка в "Строительной газете", она называлась "Архитектура", и там шла очень свободная полемика, даже допускалась критика руководства Стройкомплекса СССР. Я много писал в это приложение к "Строительной газете" критических статей, что строительный комплекс давит архитектуру, что мы от потребителя отрезаны бюрократией, и т.д.
Из объектов Бориса, которые мне больше всего нравятся, назову дом на улице Хачатуряна. Я считаю, что он абсолютно заслуженно получил государственную премию, все профессиональные награды, которые можно было получить - и Золотое сечение, и Зодчество… Это лучшее произведение, в котором волна всех этих постмодернистских изысков схлынула и стал появляться новый стиль. Были у Бориса замечательные частные дома. Помню его конкурс на подмосковный особняк, когда он сделал такой стеклянный купол, стеклянный дом, внутри которого просто был одноэтажный дом, на крыше которого был сад-гостиная…
Вообще я могу сказать, что то время нашей совместной деятельности было временем больших надежд и перемен, романтическое время, значительно более демократичное, чем сейчас, значительно больше, на порядок больше было демократии, Был большой энтузиазм и вера, что вот-вот что-то будет большое и хорошее…