top of page

Алёна Вознесенская

 

Борис Шабунин. Жизнь и личность

Борис Шабунин охотно рассказывал о своей жизни, если его об этом спрашивали журналисты, друзья, коллеги, родные. Из этих рассказов, из воспоминаний близких ему людей, из опубликованных интервью с ним, из рукописного архива, хранящегося в его столе, и сложился рассказ о жизни моего мужа, архитектора Бориса Шабунина.

 

«Мое попадание в архитектуру можно считать в определенной степени случайным, поскольку в роду у меня архитекторов нет»

 

Борис Александрович Шабунин родился через год после окончания войны, 21 мая 1946 года. Мама – Раиса Яковлевна Шабунина, в девичестве Крачок. Отец – Александр Николаевич Шабунин, майор, прошедший всю войну связистом. Борис родился в Магдебурге, где после войны продолжил службу отец. К моменту появления на свет у Бориса уже была старшая сестра Люба, родившаяся в 1941 году, мог бы быть старший брат, но двухлетний Славик умер в эвакуации.

Чаще же, как в интервью, так и в официальных бумагах, местом своего рождения Борис называл Москву – детей, родившихся у советских граждан заграницей, положено было регистрировать по месту довоенного жительства родителей. На родину Шабунины вернулись вскоре после рождения сына и поселились в Москве на Лесной улице, где и прописали мальчика. На этом отношения будущего архитектора с заграницей обрывались вплоть до Перестройки.

Детство и отрочество Бориса было вполне благополучным по послевоенным меркам. Семья была прочная, дети воспитывались в пуританском духе, строгость диктовалась скромным материальным достатком, тем более, что в 1950 году в семье родилась еще одна дочь Надежда. Без сомнения, мама Раиса Яковлевна, чья жизнь достойна отдельного рассказа, страстный книголюб, профессиональный библиотекарь, которая всю свою жизнь проработала в Ленинской библиотеке, знала наизусть массу стихов советских поэтов, приобщила сына к чтению, к литературе, к поэзии. Очевидно также, что от Раисы Яковлевны передалась Борису уникальная способность к запоминанию стихов. Родители поддерживали сына и в его увлечении рисованием, что обнаружилось уже в детстве. Одновременно между родителями и подрастающим сыном возникали серьезные расхождения во взглядах на жизнь, в художественных вкусах, ценностных предпочтениях, воспроизводя во многом конфликт отцов и детей, остро проявлявшийся в раннюю послевоенную пору. В последние годы жизни Борис стал чаще обращаться к памяти родителей, был рад, что успел в свое время пригласить маму на открытие кинотеатра «Саяны», и печалился, что так и не успел поговорить с отцом, отец хотел сказать ему что-то важное…

По признанию Бориса, мальчиком он испытывал отстраненность от того стиля и образа жизни, который предлагался социумом, пионерскими лагерями, агрессивно навязывался школой: «Школа, – читаем в одном рукописном тексте Бори, – во мне воспитала эту, скажем так, маргинальную особенность, которая исключала передачу знания от преподавателя, которая не давала и потом полноценно учиться, да и вообще, вся эта система образования насилием… Я под нее не подходил… Когда я выходил, допустим, к доске, я не мог отвечать уроки из-за страха не дать правильного ответа, вот это было именно то, что называется сценический зажим. Поэтому познавать жизнь приходилось самостоятельно, через книги, через личный опыт или через опыт товарищей».  Не раз Боря упоминал об этой своей неприкаянности, сожалел о своей «робкой и забитой» молодости: «Я сейчас смотрю, вот эта свобода, эта свобода информации, это самое главное. Все то, что приходилось познавать своим собственным опытом и трудом, сейчас намного легче познать по-другому. Это выработало ужасный комплекс, который невозможно за всю жизнь преодолеть… Такое однобокое и убогое воспитание. Я очень жалею о том, что основные знания я получал уже после 30 лет, а мог ведь гораздо раньше».

 

«Большую часть своих профессиональных знаний я получил именно в техникуме, когда безвылазно просиживал в библиотеке архитектурного института» (6)

 

Отношения Бориса со средней школой не складывались, в 1961 году, закончив 8 классов, он с облегчением ее покидает и поступает в архитектурно-строительный техникум, выбор которого был относительно случайным. На этот техникум указал старинный друг отца, ушедший на войну с третьего курса МАРХИ. Родители согласились с тем, что наклонности сына, – он хорошо рисовал и испытывал определенный интерес к технике и математике, – должны были соединиться в профессии архитектора. Для самого же 15-летнего подростка поступление в архитектурный техникум означало пока лишь свободу, о которой он уже давно мечтал за школьной партой (6). «К поступлению в архитектурный техникум, – вспоминал Борис, – я готовился в здании Дома культуры железнодорожников великого советского зодчего Алексея Щусева. Рисовал мраморные бюсты на галерее зала диссертаций ленинской библиотеки в доме Пашкова, где работала мама, архитектора Алексея Баженова… До чего приятно произносить эти имена!» (1)

Учеба в техникуме увлекла Бориса, и он отзывался о ней впоследствии с большой симпатией: «По ряду причин именно на нашем потоке преподавание архитектуры велось практически на уровне МАРХИ. В результате большую часть своих профессиональных знаний я получил именно в техникуме, когда безвылазно просиживал в библиотеке архитектурного института… Здесь Борис «получил первый опыт творческого полета (в том числе и живописные навыки), первый опыт откровения: смешения холодных и теплых тонов, создания акварельного легкого пространства. Писал маслом, писал по оргалиту в смешанной технике – акварель с водоэмульсионкой» (4). Не менее важно, что здесь он нашел близкую по духу среду, встретил единомышленников, дружбу с некоторыми из них Борис сохранял на протяжении всей жизни. Архитектор М. Леонова училась в техникуме вместе с ним:  «Борис не без основания тепло вспоминал учёбу в техникуме. Архитектурное проектирование велось как у «больших» – с самостоятельными проектными заданиями каждый семестр. Казалось бы, ну, что такое, какие-то детские проекты, однако Борис уже тогда выстраивал свою философию на тему архитектуры, многие этого не понимали. Он очень хорошо рисовал. Помимо студийных занятий в его жизни были обязательные выезды на натуру – он рисовал с натуры церкви, монастыри, усадьбы… Несмотря на серьёзную учебную нагрузку, Борис вел неутомимый поиск себя во совсем других областях. Спорт – секция лёгкой атлетики (тогда ещё теннис был недоступен, он появится потом, как и горные лыжи). Танцевальная студия, куда дружно отправился мальчиковый костяк группы осваивать бальные танцы. Драматический кружок, которым руководила актриса театра им. Гоголя Майя Ивашкевич – для него всё это тоже было серьёзно… Конечно, талантлив он был с юности многогранно. Это нашло подтверждение и в его творчестве, и во всей его жизни».

Творческая атмосфера техникума располагала к самораскрытию, как признавался в интервью Борис: «Меня все время тянуло куда-то не туда. Так, посещая примерно в то же время Центральную театральную библиотеку на Пушкинской улице, я с головой окунулся в драматическое искусство, начал заниматься с одним моим приятелем сценической речью, разучивал басни, серьезно рассчитывая поступать в театральное училище». (6) Неслучайно первой женой Бориса стала студентка театрального института им. Щукина Людмила Беленко (1944-2015). В дальнейшем Людмила связала свою жизнь с медициной, стала замечательным фельдшером и матерью его единственной дочери Виктории, родившейся в 1970 г. и тоже ставшей медиком.

Несмотря на разброс в поисках своего предназначения, Борис, окончив техникум в 1966 году, все же определил их основное направление, ему стало ясно, что «выразить себя проще не словом или музыкой, а объемно-пространственными категориями». Между тем, первые столкновения Бориса с архитектурными реалиями в 60-70-ые годы в СССР оказались, как и у многих его сверстников, весьма далекими от его представлений о профессии архитектора. О производственной практике после окончания техникума в 1-м и 2-м Моспроектах, где он «занимался отмывкой каких-то скучных фасадов», у Бориса не сохранилось ни одного положительного отзыва: «Это долгое занудное проектирование второй очереди гостиницы «Москва» в бывшей мастерской Жолтовского внушало жуткую тоску… (7). В 1967 году в Госхимпроекте некоторое время я создавал длинные, километровые химические корпуса все из тех же каркасов и панелей. Даже если приходилось делать какие-то отмывки, перспективы, все равно это было что-то «млявое», бледное, хотя вокруг трудилось множество замечательных людей, среди них Дмитрий Солопов, у которого я работал. Весь этот опыт не вызывал у Бориса никакого энтузиазма, размывалось само желание продолжать архитектурное образование: «С легкой совестью я бросил все это дело и решительно начал поиски того, чего мне на самом деле хотелось» (6)

 

«После техникума в моей жизни наступил период горьковских «свинцовых мерзостей»

 

Хотелось многого, но все это лежало в основном за пределами дозволяемого или поощряемого официальной идеологией. Борис сближается с художниками московского андеграунда, увлекается восточной философией, «немного хипповал», по его словам. Сквозной страстью по жизни проходит поэзия. Устойчивый интерес к истории выразился в попытке поступить на исторический факультет в пединститут им. Крупской, но принят не был.

Борис стал пробовать разные занятия, иногда временные работы совпадали с полученным образованием, иногда не имели к нему никакого отношения, но никогда не определялись какими-либо стратегическими, карьерными соображениями.

Из рукописного листка автобиографии: После техникума работал техником-архитектором, художником шрифтовиком, санитаром, почтальоном, книжным продавцом (в Центральной книжной лавке писателей на Кузнецком), ездил экспедитором в геологическую экспедицию (Экспедиция №1 ГИЕМ АН СССР). На урановых рудниках – в составе 1-ой экспедиции Геологического института Академии наук (1967).

Работал санитаром в роддоме, сторожем в морге, находившемся недалеко от тогдашнего родительского дома на улице Матросская Тишина: «Это было необычно и интересно. Что свойственно молодости? Экстенсивный путь познания. Жизнь – смерть». (6) «Да, в морге он работал, – вспоминает Михаил Хазанов, – я говорю, что ты там делал? Бананы, что ли грузил? А он говорит: «Я хотел разобраться. Мне было интересно». Работа продавцом в Книжной лавке писателя на Кузнецком открывала доступ к дефицитным книгам, к самиздату, сближала с поэтами, философами, книголюбами-интеллектуалами, такими же, как он, одиночками. Подвизавшись коллектором на урановые рудники, в геологическую экспедицию Академии наук, Борис вел дневник, делал наброски рассказов, пробовал писать стихи. Беспорядочные поиски были прерваны призывом в армию в ноябре 1967 года.

 

«В этот армейский период мне удалось перечитать практически все собрания сочинений наших и зарубежных классиков»

 

Собственно, в том состоянии «разброда и шатаний», по его собственным словам, армейскую службу он предпочел трактовать как некое духовное приключение, еще один эксперимент над собой. Рассказывал, что перед уходом в армию буквально все свои вещи, весь свой гардероб – пиджаки, галстуки и все прочее раздал друзьям – уходил как бы навсегда, в иное измерение… Между тем, Борису удалось, преодолев ряд специфически армейских коллизий, занять позицию, которая устраивала и его, и армейское начальство: «Служба в стройбате не отнимала много времени, а в штабе, где я работал, обнаружилась вполне приличная библиотека, поэтому именно в этот армейский период мне удалось перечитать практически все собрания сочинений наших и зарубежных классиков. Брал, например, Чехова в 12-ти томах и читал все, вплоть до писем и примечаний, до которых обычно никто никогда не доходит. А там, надо сказать, часто и скрывается самое интересное… Стал писать сценарии для местного телевидения, микрофильмы для них присылала мама. Одна из программ, помнится, была посвящена творчеству Корбюзье. Но как раз в то время, когда эти передачи должны были пойти в эфир, меня посадили на гауптвахту. Поэтому мой телевизионный дебют так и не состоялся, а жаль. Я с большим воодушевлением занимался литературными изысканиями, передачи, по-моему, получались очень неплохие» [6]

 

«Вообще период до армии и некоторое время после – это были тяжелые годы полуголодных скитаний».

 

После службы в армии (1969 -1971) экстенсивные поиски своего места в жизни продолжились в более трудных житейских обстоятельствах – Борис уже давно ушел из родительского дома, потом развелся.

Из рукописного листка автобиографии: После армии работал машинистом сцены в театре Сатиры, и художником-декоратором (в театре Сатиры), сторожем (в Отделе охраны Фрунзенского района).

«У меня не было никакой определенной цели, – признавался Борис, – по крайней мере я не мог ее сформулировать. Я плыл по течению, совершенно при этом не представляя, куда все это может в конечном итоге привести. Наверное, если бы я родился в потомственной архитектурной семье, мой путь был бы более определенным, но этого не произошло. И я долгое время вообще не отдавал себе отчета, что же такое профессия архитектора и как она связана с реальной жизнью» (6).

 

«Увидел работы Чернявского и понял, что надо возвращаться в архитектуру» 

 

Своего рода точку на этом, сверхэкстенсивном, явно затягивающемся этапе жизненных скитаний, поставил случай, с которого начался новый этап жизни: «Через пару лет после армии, я как-то случайно попал к своему приятелю [Фролову], работавшему в мастерской Ильи Чернявского. Первое, что я увидел, был разрез по фантастическому пространству на обычной синьке, раскрашенной кадмием и ультрамарином. Мне сказали, что этот проект готовится для рассмотрения на Совете. Но такой резкой, энергичной и сочной подачи я никогда в своей жизни не видел. И это зацепило. В тот же день я начал работать у Ильи Зиновьевича, однако вакантных мест не было, поэтому первое время пришлось трудиться в этой мастерской чертежником. На следующий день я записался на подготовительные курсы МАрхИ, чтобы освежить свои знания, и через год опять стал студентом. И вот тогда моя многолетняя неосознанная мною самим приобщенность к архитектуре и рисованию дала себя знать в полной мере – я понял, что я это могу и хочу». (6). Об Илье Чернявском Борис писал «Я имел возможность наблюдать работу Чернявского. Это был первый случай в моей жизни, когда я понял, что архитекторы вообще говорят на особом языке, мало кому понятном. Илья Зиновьевич безупречно говорил на этом языке. Вторым был Леонид Николаевич Павлов… В мастерской Чернявского не очень было принято говорить об архитектуре, принято было подчиняться мастеру и выполнять его безумные прихоти. На них все и держалось. А мои архитектурные предложения Чернявский в упор не видел. Никакого повода чувствовать себя архитектором он и не давал. Тем не менее, это было очень насыщенное время, и творчество входило бессознательно, как часть времяпрепровождения». (1)

С момента встречи с архитектурой Чернявского все сомнения отбрасываются и начинается полномасштабное вхождение Бориса в профессию: подготовительные курсы МАРХИ, а с 1972 года – вечернее отделение факультета жилищных зданий МАРХИ. Учеба на дневном отделении не рассматривалась – на нем лежала ответственность за маленькую дочь и ее мать, «и в этих условиях учиться на дневном отделении было бы попросту по-человечески нечестно по отношению к ним» (6). Диплом Борис защищает в 1979 г. по специальности Архитектура. Забавно, что к моменту защиты диплома Борис уже четыре года как работал архитектором в 12-ой мастерской Моспроекта-1, и на его дипломе «рабствовали» друзья, уже состоявшиеся архитекторы Ларин, Цивьян, Хазанов…

В эти же годы «устаканивается» и его личная жизнь. Мы познакомились с Борей в 1973, поженились в 1978 году, и квартира в Доме художников на Верхней Масловке стала, по мнению его друзей, важной для Бориса нишей, домом открытым, с кухонными посиделками за полночь, домом, в котором пили за Архитектуру стоя. Михаил Хазанов вспоминает: «Боря, может быть, вообще махнул рукой и ушел бы куда-нибудь в поэзию, в живопись, в графику, куда-нибудь отвалил бы из архитектуры в какой-то момент… Но я многое понял, когда попал к нему домой… Масловка – это такая чуть-чуть богема, чуть-чуть не богема, а в общем интеллигентная квартира, интеллигентные соседи, на улице холод, снег, мороз, шпана и так далее, а тут вот такой кружок… Как-то это очень важно было.»

«Моспроект был тогда таким семипалубным океанским лайнером, где шла самостоятельная жизнь»

В 1974 г. Борис уходит из Мастерской Чернявского и переходит в проектный институт Минздрава РСФСР в мастерскую М. Шишкина, а через год, в 1975 г., попадает в мастерскую №12 Моспроекта-1, руководимую академиком Виктором Владимировичем Лебедевым. Здесь Борис находит свое окончательное место, здесь он «задерживается» на целых 17 лет. «У нас в мастерской,– вспоминал Борис, – работали Евгений Асс, Александр Ларин, Александр Цивьян, Михаил Хазанов, в общем все хорошие архитекторы, с которыми можно было поговорить на одном языке, правда, договорится было невозможно – у каждого имелось собственное мнение» (2).

По воспоминаниям его коллег, Мастерская была известна особой творческой обстановкой благодаря академику Виктору Лебедеву, который, собрав коллектив талантливых, энергичных архитекторов, предоставлял им свободу самостоятельных архитектурных решений. Молодые архитекторы проектировали небольшие объекты, пристройки к новым домам, которые не привлекали особого внимание принимающих инстанций, каждый небольшой объект, выходивший из Мастерской, становился событием, по крайне мере, внутри профессионального цеха.

К моменту прихода Бориса мастерская уже имела свой особый авторский стиль, и архитектурное кредо мастерской оказалось ему близким. Мастерскую отличало не только выраженное профессиональное лицо, но и особый образ жизни – дружеский, высоко интеллектуальный, веселый. По словам Евгения Асса, «Боря был очень кстати в этой мастерской, со своей артистичностью. Ведь Боря пришел от Чернявского. Чернявский был такой козырной фигурой, и эта школа было такая важная, все относились к Чернявскому с почтением, к его архитектурному дарованию и все, кто работали у него, имели такой сильный почерк, поставленную руку».

Планировочную бригаду, куда входил Борис, возглавлял Александр Цивьян, под его началом он прошел большую школу, осваивая законы существования и развития городских пространств, о чем говорил с благодарностью: «Думаю, это и продиктовало то направление, в котором, мне кажется, я что-то понимаю, а именно, проектирование объема в градостроительном контексте» (5).

В мастерской №12 Борис спроектировал и построил немало жилых домов и общественных зданий, преимущественно в  Калининском и Перовском районах, едва ли не больше, чем за все последующие годы. В этих работах проявилась его приверженность к  архитектурному авангарду.   В своей любви к конструктивизму Борис признавался не раз: «Люблю за простоту и честность, за отсутствие декоративизма. За обнаженный, чистый и ясный рационализм, когда архитектор добивался своего только честным путем – пространством и объемом. Ничем более. Только самим зданием. В этом смысле мне близки работы Гинзбурга. Его собственный взгляд на стиль» (5).

Одним из первых, «прозвучавших» крупных событий, созданных бригадой А. Цивьяна, стал кинотеатр Саяны (1981), в реализации которого Борис сыграл ведущую, концептуальную роль. Эта новаторская во многих отношениях постройка получила абсолютное признание коллег-архитекторов. Евгений Асс: «Это было очень сильное высказывание, я даже не ожидал, что это построят. Саяны, это самое яркое пространственное событие того времени».

Владимир Юдинцев: «Когда появился кинотеатр Саяны, там была огромная пустота входа как бы совсем не по русским меркам. Появилось такое пространство, которое как бы ни для чего. Оно было отнято как бы у тепла, но оно создавало такой мощный психологический комфорт, приглашение, что было совершенно несовместимо со всеми нашими тогдашними представлениями об общественных зданиях, о такой помпезности, все было разрушено. И с тех пор стали в нашем архитектурном мире в сторону Шабунина поглядывать время от времени - чего это он такое делает?».

Михаил Хазанов: «Саяны – это максимум того, что можно было сделать, то есть, это портрет эпохи. Портрет эпохи не официальной, не парадный портрет, а портрет архитектурного сообщества этого времени. Это максимум того, что можно было сделать, не имея никаких практически материалов особенных, вообще ничего. Этот портал общественный повлиял на все поколение: оказывается, можно из ничего сделать что-то».

Несмотря на очевидный успех кинотеатра, впоследствии «новые русские варвары» – слова Бориса – перестроили его до полной неузнаваемости», что стало для архитектора сильным ударом. Можно предположить, что именно этот горький опыт определил смысл и цели его вступления в 1985 году в Союз Архитекторов СССР. Тогда же на II Cъезде Архитекторов Борис избирается секретарем Правления и всю свою активность в этом качестве он направляет на восстановление статуса архитектора как главенствующего актора строительного процесса. «Это было время, – вспоминал архитектор Логвинов, друг и соратник Бориса по реформаторской деятельности в Союзе Архитекторов, – больших надежд и перемен, романтическое, значительно более демократичное, чем сейчас, был большой энтузиазм и вера, что вот-вот что-то будет большое и хорошее». Шабунин-реформатор возлагал большие надежды на законодательные инициативы по преобразованию Союза Архитекторов в активно действующий профессиональный союз, Гильдию архитекторов, которая обладала бы необходимыми ресурсами по защите и охране интересов и авторских прав архитектора (3). В Союзе он включается также в работу, более соответствующую его темпераменту «серого кардинала», как он любил себя называть, и по сути продолжающую реформаторскую деятельность –входит в Коллегию профессиональной этики Союза, в работе которой участвует практически до конца жизни. Вся эта деятельность по формированию правовой основы частного архитектурного предпринимательства естественным образом подвела Бориса к началу самостоятельной работы.

 

«Мы обрели долгожданную свободу, это был как бы Кафка наоборот — из насекомых мы вдруг превратились в людей» 

 

В отличие от более осторожного поведения тех архитекторов, которые, открывая собственные мастерские, сохраняли свои позиции в проектных институтах, Борис уходит из Моспроекта, заручившись поддержкой верных товарищей по работе – Ольга Каверина и Алла Феоктистова разделили с ним риск «одиночного плавания», за что он был им благодарен. (6)

Вместе с коллегами Борис участвует в создании «сборной» свободных мастерских, и в 1989 г. становится руководителем архитектурно-проектного бюро №5 Московского центра «Среда». В 1990 г. одним из первых открывает персональную творческую мастерскую, и с тех пор до конца жизни работает самостоятельно.

Переход из госструктуры к самостоятельной деятельности у Бориса произошел довольно легко, как он сам заметил, «когда не знаешь, что впереди, всегда легко». «Постперестроечные годы, – рассказывал Борис, – были совершенно эйфорическими, что понятно: мы обрели долгожданную свободу, это был как бы Кафка наоборот — из насекомых мы вдруг превратились в людей. Трудностей с заказами не было. По крайней мере, у меня. Во-первых, помогали старые связи. Во-вторых, очень бурно развивались рынки частного домостроения, частных интерьеров, причем, все это никем не регулировалось. Работы хватало на всех» (1). Мастерская занималась планировкой и строительством кварталов, микрорайонов, жилых домов, собственно, тем же, чем Борис занимался и прежде.

В общей сложности самостоятельная работа Мастерской Шабунина продолжалась около 30 лет. Наиболее крупные и реализованные проекты, ставшие знаковыми для Москвы, получавшие высшие знаки архитектурного отличия, были выполнены в основном в промежуток между 1997 и 2008 гг. О них Сергей Ситар рассказывает в разделе нашего Сайта «Жизнь в постройках». Все эти работы освещались в профессиональной прессе, публиковались в авторитетных российских журналах. Журналисты любили брать у Бори интервью, а он охотно откликался – это был повод о себе рассказать, пофилософствовать, почитать стихи, сформулировать свои профессиональные убеждения, рассказать о своей архитектуре. Собственно, будучи опубликованными, эти интервью и составили письменное наследие Шабунина. Книг он не писал, несколько машинописных текстов – заметок, отзывов, неопубликованных статей – остались в его столе.

По мере того, как Шабунин осваивает новые, финансовые, юридические, менеджерские составляющие деятельности руководителя персональной мастерской, дотоле неведомые архитектору-служащему, градус эйфории снижается, по словам Бориса, «само понятие ответственности (за своих сотрудников, например) понижает некий абстрактный статус свободы, в том числе благодаря и самоцензуре». Как показала жизнь, взятая на себя ответственность давалась нелегко, и в 1991 г. у 45-тилетнего Бориса случился первый инфаркт.

Ситуация на рынке архитектурных заказов усугубляется экономическим кризисом 1998 г., ужесточаются правила игры, в последующие годы, растут трудности с получением заказов, обостряются конфликты во взаимоотношениях с заказчиками. В 2002 г. у Бориса случается второй инфаркт. Государственную премию в области архитектуры в 2003 году он получал, едва оправившись от последовавшей за инфарктом операции на открытом сердце - коронарном шунтировании.

Можно сказать, что наиболее плодотворный и удачливый период существования мастерской заканчивается с кризисом 2008 г. Начинаются многочисленные переезды из больших мастерских в мастерские поскромнее, потом еще более скромные, с вечной надеждой, что вот-вот ситуация с заказами выправится. Профессиональная принципиальность Шабунина все труднее сопрягается с требованиями заказчиков, в «головах которых, по его словам, одни только квадратные метры». Никак нельзя назвать достаточным и административный ресурс архитектора, что в существенной мере определяет успешность на рынке архитектурных заказов. Все-таки Боря до конца жизни оставался предельно независимым человеком, все знавшие его люди подтвердят, что чувство собственного достоинства было для него важнейшей ценностью, которую он отстаивал и защищал во всех личных, жизненных и профессиональных коллизиях, что усложняло существование Мастерской, но вызывало любовь, уважение и восхищение знавших его людей.  Достаточно обратиться к их воспоминаниям. Ирина Коробьина: «Благородство профессии, призванной служить человеку и любить человека, было его естественной потребностью и, видимо, стержнем его личности. Любовь к коллегам, любовь к горожанам, любовь к простым смертным – обитателям города, страны, мира, любовь к жизни во всех ее проявлениях – возможно в этом заключалась главная сила Бориса, поднимавшая его над толпой. Думаю, именно это и делало его роль в архитектурном цехе выдающейся».

В последний период жизни Бориса в перечне работ мастерской больше предпроектных предложений и концептуальных разработок, чем проектов и построек, среди них: детская школа искусств Печатники (2013), ряд дополнений к частному жилому дому в Липках, еще один частных жилой дом, тяжело продолжающийся еще с «сытых» времен проект гостиницы с ФОК-ом на ул. Нансена и ряд конкурсных предложений (Концепция застройки Тушинского аэрополя (2007), конкурс «Климатический дом»(2008), концепция реорганизации территории завода «Серп и Молот» (2013). Выезды в российские архитектурные вузы для руководства ГЭК’ами, непременное членство в жюри всевозможных архитектурных конкурсов – все эти проявления профессиональной востребованности поддерживали Бориса до последнего дня жизни, но не могли заглушить горечь от отсутствия полноценного запроса на реальное проектирование.

 

«Лично у меня, признаться, сил на борьбу уже не осталось. Но это не значит, что я перестал верить в победу здравого смысла над алчностью»

 

Интонация последнего интервью 2012 г. драматична: «Постепенно свобода, однако, переродилась в хаос. И эйфория сменилась усталостью и тревогой. Сейчас господствующее чувство - обреченность. Лично я ощущаю себя каким-то жуликом, который "впаривает" народу никому не нужный товар. Я не ностальгирую по прежним временам, но сравнение напрашивается. Я скучаю по порядку. Тогда все-таки были какие-то правила игры. Они, естественно, нарушались, но вместе с тем во всем присутствовала ясность, существовала четкая иерархия, не было сумятицы. Конечно, минусов было хоть отбавляй: за границу не выпускали, фантазировать не давали. Но архитекторов при этом, хоть и выборочно, хоть и не за все, но ценили» (1).

От своих профессиональных убеждений Борис не отказывался до конца жизни: «Могу сформулировать собственное кредо как попытку достучаться до адекватного отклика благодарного заказчика, используя поэтику и драматургию в рамках конструктивистской честности, а теряя это в борьбе между прибылью заказчика и концептуальной целостностью (самоутверждением автора), выбирать между двумя трудно совместимыми путями:

а) пытаться создавать законченную форму для очередной идеологии, находя удовлетворение в профессиональных оценках и надеясь на оправдание потомков или историческую правоту учения, то есть получать удовольствие от результата;

б) участвовать (жить) в процессе с непредсказуемым результатом, рассчитывая на промахи и случайности неустойчивой системы, и получать удовольствие от процесса.

Честно определяя свои предпочтения, склонюсь к последнему. Примерно, на две трети». (4)

Преподавательская деятельность выручала. Еще с 1998 г. Борис начинает преподавать в МАРХИ, в 2004 году становится профессором МАРХИ, избирается советником РААСН. За время преподавания на дневном и вечернем отделении МАРХИ через его руки прошло не менее двух сотен будущих архитекторов. В последний период жизни преподавание становится едва ли не основным занятием Бориса, в любом случае, оно – источник позитивных эмоций, здесь креативная, веселая молодежь, архитектурное творчество, привязанность и любовь студентов – его слушают, ему верят, его любят. Дмитрий Карелин, бывший его студент, а затем преподававший вместе с ним, вспоминает: «Концепция преподавания в группе Бориса Александровича очаровывала студентов, хотя мы не понимали почему. Было много моментов – вежливость, интеллигентность, никакого давления и огромное уважение к студенту, очень глубокие познания и умение интересно рассказывать… Одной из важнейших черт работы с ним было отсутствие прямого давления, что связано с его общим нежеланием насильственного навязывания чего-либо кому-либо. При попытке сформулировать архитектурный образ и идею он во главу ставил метафору. И если для него она перекликалась, прежде всего, с поэзией, то студентам он помогал найти свой способ формулирования архитектурного высказывания, что важно для нахождения своего пути в архитектуре и вообще в жизни».

Отдельным и очень значимым для Бориса стал опыт преподавания в МАРШЕ. Ректор школы Евгений Асс высоко ценил Шабунина-преподавателя: «Борис был прирожденным учителем. В своем учительстве он был больше похож на мастера дзен, чем на традиционного педагога. Он что-то такое бормотал, что напрямую превращалось в сокровенное знание. Его студия в Школе МАРШ называлась «Архитектура как метафора». Студенты с увлечением втянулись в эту удивительную игру со смыслами архитектуры и влюбились в учителя. Так было со всеми его учениками, потому что Борис, кроме многих других достоинств, обладал удивительной эмпатией, способностью к пониманию и доверительному диалогу». Ирина Коробьина в своих воспоминаниях подтверждает: «Борис интересно и сложно рассуждал об архитектуре его мысль была скорее философской, он говорил о связи формообразования с человеческим бытием, часто адресуясь к опыту своих коллег, иногда к мастерам прошлого, к которым относился как к коллегам. В его словах звучало восхищение архитектурой, профессией, жизнью в профессии и глубокое понимание предмета… И он был красив».

Сам Борис формулировал свои принципы как педагога следующим образом: «Я не имею права вмешиваться в чужое восприятие жизни. Это не значит, что я допускаю все точки зрения. Я проверяю, конечно, каждое свое действие на то, правильно ли я поступаю, или нет. Но единственное, что я могу себе позволить, это самому не вносить беспорядок. Не вносить насилия ни в какой форме. Я для себя исключаю эту возможность.» (4).

 

«Я считаю, что единственная цель для человека – сделать самого себя, а каким путем он к этому придет, через музыку, через архитектуру, через слесарное или столярное ремесло, это не имеет значения. Вот, например, для меня архитектура – это уже мое оружие, мой инструмент, это средство выражения меня и того, что я думаю об этом мире».

 

Чтобы понять, что архитектура значила для Бориса, вслушаемся в его слова, сказанные во время одного из ТВ-интервью: «Если я работаю в этой социальной, общественной системе, и так сложилось, что я создаю дома, то моя цель – построить здание. Если я на каком-то этапе откажусь строить здание, потому что оно якобы не соответствует моей концепции, то этого здания не будет, ровно как концепции, и меня самого, потому что я живу в результате создания этой концепции. То есть моя цель, сверхзадача построить и довести до конца, но при этом остаться собой, то есть человеком. Но это предполагает мою концепцию, а не какую иную концепцию. То есть как, собственно, в жизни – пройти и… не ошибиться».

Борис Шабунин скончался 21 мая 2016 года в возрасте 69 лет. Похоронен в Москве на Введенском кладбище. Могу с уверенностью сказать, что прожил счастливую жизнь. Ушел легко. Но нам надо помнить, что душа бессмертна. Борису это было ясно всю жизнь, совершенно очевидно и безусловно и с научной точки зрения, и с религиозной – душа бессмертна. Смерти не боялся, ведь смерть – это освобождение души, не то, чтобы он был готов к ней, но momento mori было имманентно его философии жизни (Помните? «Роддом и морг, смерть – жизнь: это интересно»). Не хотел, конечно, так рано, надеялся дотянуть до 72-х лет, возраста смерти отца…

Борис Шабунин прошел долгий короткий путь от маргинала-одиночки, интеллигента-разночинца до заметного и достойного места в профессиональном цеху архитекторов, который сам по себе достаточно амбициозен. Проделан путь от экзистенциальной отчужденности к полнокровной вовлеченности в жизнь с особой, свойственной мудрому Шабунину осторожностью, деликатностью, чувствительностью к ценности жизни, к ее хрупкости, к женщинам, друзьям, старикам, к культуре, к поэзии.

Память, которую Борис Шабунин оставил о себе – в его постройках, в его размышлениях, признаниях, которыми он успел поделиться с нами, в его юморе, в его умных интервью, в поэзии, которой он нас одаривал всю жизнь, в его рисунках, набросках, в коротеньких стихотворных посланиях, которые также охотно и легко сочинял по всем праздничным поводам своим родным, друзьям и коллегам… Воистину, «Lector, si monumentum requiris, circumspice» – «Читатель, если ты ищешь памятник — просто оглянись вокруг»!

1.Архитекторы большого города» Борис Шабунин /
Анатолий Белов - Архи.руп
2. Об архитекторе Борисе Шабунине /Евгения Гершкович - Журнал Сноб 27.11.2010 https://snob.ru/profile/5881/blog/27860
3. Без суеты / Евгения Гершкович - Журнал Мезонин 18.11.2010; Декабрь-
январь 2011 - https://archi.ru/press/russia/28683/zhiloi-dom-na-ulice-
hachaturyana
4. Архитектор Борис Шабунин / Н.Г. Сербовеликов Архитектура и строительство Москвы №4, 2008 Кредо /http://asm.rusk.ru/08/asm4/asm4_8.htm
5. «Москва может быть разной…» Архитектор Борис Шабунин /Анна Добровольская Информагенство «Архитектор» http://www.archinfo.ru/publications/item/74/л 10.08.2007
6. «Умный, образованный и интеллигентный архитектор у нас редкость»
Светлана Дувинг Строительство Архитектура. Недвижимость №29 (45), август, 2007 /
7 Третье измерение жизни / Андрей Филозов журнал Эгоист generation №5, 2006, с 39-44..

 

0017_edited.jpg
bottom of page